БЫЛ ДОМ

• Анна Кочарян

• №2 2015
• 2015-11-23 10:12
• 567

В 1895 го­ду в од­ной из ар­мянс­ких де­ре­вень близ го­ро­да Хнус, что в про­вин­ции Эрз­рум, уби­ли курдс­ко­го бе­ка. О мо­ти­вах преступ­ле­ния исто­рия умал­чи­вает, ибо их мог­ло быть бес­чис­лен­ное мно­жест­во: Ос­манс­кая им­пе­рия не ог­ра­ни­чи­ва­ла своих под­дан­ных ни во власти, ни в дейст­виях, осо­бен­но по от­но­ше­нию к ар­мянс­ко­му на­се­ле­нию. Курдс­кие бе­ки часто на­ве­ды­ва­лись в гости к крестья­нам и, пе­ре­няв у ту­рок ста­рый обы­чай - “թո‚Ђ„ը հայի տնիЃ դատաЂկ ձեռ„ով չի գնա” (ту­рок не мо­жет уй­ти из до­ма ар­мя­ни­на с пусты­ми ру­ка­ми), бра­ли все, что бы­ло угод­но серд­цу. А серд­цу мог­ла быть угод­на чер­ноо­кая дочь хо­зяи­на. Так, кра­са­ви­цу Ма­ро, сест­ру мое­го пра­де­да, зас­лы­шав о неж­дан­ных гостях, пря­та­ли в ко­ров­ни­ке, заб­ла­гов­ре­мен­но вы­ма­зав ее ли­цо и во­ло­сы са­жей.

 В от­ве­те за преступ­ле­ние бы­ла вся де­рев­ня: от по­те­ряв­ших ро­ди­ну и на­деж­ду ста­ри­ков до еще не ро­див­ших­ся де­тей, неу­год­ных ми­ру и стра­не, ког­да-то от­ме­чен­ной, но остав­лен­ной Бо­гом. Бе­жа­ли мно­гие. Те, кто остал­ся и вы­жил, уй­дут по­том или бу­дут уби­ты че­рез двад­цать лет, по­то­му что в тот год уби­ва­ли всех.

 Сре­ди бе­жав­ших был по­жи­лой за­жи­точ­ный крестья­нин Ко­чо. С дву­мя сы­новья­ми, Пи­ли­по­сом и Мкрты­чем, до­черь­ми, име­на ко­то­рых не сох­ра­ни­лись в па­мя­ти по­том­ков, и вну­ка­ми мой прап­рап­ра­дед обос­но­вал­ся в де­рев­не На­хи­че­вань Карсс­кой гу­бер­нии, ото­шед­шей в 1878 го­ду Рос­сийс­кой им­пе­рии.

 У при­вы­чек ко­рот­кая па­мять, и жизнь - са­мая расп­рост­ра­нен­ная из них, оп­ра­вив­шись от пе­ре­мен и пот­ря­се­ний, сно­ва вер­ну­лась на кру­ги своя: рож­да­лись но­вые лю­ди, строи­лись но­вые до­ма, а про­шед­ший день, став вос­по­ми­на­нием, а за­тем исто­рией, пе­ре­да­вал­ся из уст в уста от от­цов к сы­новьям и, прев­ра­тив­шись в сказ­ку, пел­ся пес­ней.

 

ДА­ВИД

 

Нау­чив го­во­рить, нас учат мол­чать. Нау­чив ви­деть и уз­на­вать - опус­кать гла­за.

 

Вой­на по­дош­ла к кон­цу, и русс­кие войс­ка на­ча­ли отсту­пать. Даль­ней­шее раз­ви­тие со­бы­тий, свя­зан­ных с не­ми­нуе­мым вступ­ле­нием ту­рец­кой ар­мии, не бы­ло за­гад­кой ни для русс­ких, ко­то­рые, ухо­дя, со­ве­то­ва­ли жи­те­лям гу­бер­нии оста­вить свои до­ма, ни для ар­мян, на гла­зах у ко­то­рых исто­рия, обе­зу­мев, шла кру­га­ми и, на­ты­каясь на са­му се­бя, остав­ля­ла кро­ва­вые сле­ды.

Да­вид, достав­ляв­ший про­дук­ты, одеж­ду и сна­ря­же­ние для ар­мии, на­чал пер­вым в де­рев­не го­то­вить семью из трид­ца­ти че­ты­рех че­ло­век к бегст­ву. Он был стар­шим из чет­ве­рых сы­но­вей мое­го прап­ра­де­да Пи­ли­по­са. По­вы­шать го­лос и ссо­рить­ся при Да­ви­де зап­ре­ща­лось, в слу­чае не­по­ви­но­ве­ния на­ка­за­ние не застав­ля­ло се­бя ждать: Да­вид доста­вал плеть и раз­ма­хи­вал ею на­ле­во и нап­ра­во, не раз­би­раясь, кто прав, кто ви­но­ват. Жен­щин учил об­ра­щать­ся с ору­жием, де­тям ша­лостей не спус­кал и вре­мя от вре­ме­ни под­бад­ри­вал под­за­тыль­ни­ка­ми.

 Да­вид был даш­на­ком. Од­наж­ды ночью в 1937 го­ду в дом мое­го пра­де­да Анд­ра­ни­ка, бо­сые и на­пу­ган­ные, при­бе­гут млад­шие до­че­ри Да­ви­да и расс­ка­жут, что за от­цом прие­ха­ла чер­ная ма­ши­на. Анд­ра­ник прию­тит де­тей, по­ни­мая, что брат за ни­ми боль­ше ни­ког­да не вер­нет­ся.

 

АР­ШАК

 

У нас по­чер­не­ли гла­за. От слез и вре­ме­ни.

 

 В 1918 го­ду, ког­да был под­пи­сан по­зор­ный Брест-Ли­товс­кий до­го­вор, по ко­то­ро­му Карс - древ­няя сто­ли­ца Ар­мянс­ко­го царст­ва - в оче­ред­ной раз ото­шел Тур­ции, мое­му пра­де­ду бы­ло все­го один­над­цать. Вре­мя тог­да бы­ло нес­по­кой­ное, и со­бы­тия, не ус­пев быть пе­рес­ка­зан­ны­ми, проис­хо­ди­ли друг за дру­гом. Анд­ра­ник часто вспо­ми­нал об од­ном из стар­ших братьев. Об Ар­ша­ке.

 Ар­шак взял се­бе в же­ны са­мую за­вид­ную не­весту де­рев­ни - единст­вен­ную дочь бо­га­то­го ла­воч­ни­ка. Го­во­рят, в его лав­ке мож­но бы­ло най­ти все: от де­ре­вян­ных ба­лок для до­мов, ко­то­рые ес­ли строи­лись, то всей де­рев­ней, до меш­ков с восточ­ны­ми сла­достя­ми и оре­ха­ми. Анд­ра­ник, поль­зуясь при­ви­ле­ги­ро­ван­ным по­ло­же­нием родст­вен­ни­ка и щед­ростью ла­воч­ни­ка, частень­ко за­гля­ды­вал к тестю бра­та, на­би­вал кар­ма­ны ле­ден­ца­ми, ра­хат-лу­ку­мом и шо­ко­лад­ны­ми кон­фе­та­ми, что­бы съесть все по пу­ти до­мой, где его жда­ла ни боль­ше ни мень­ше как дю­жи­на ма­лень­ких пле­мян­ни­ков, го­то­вых раз­деть дя­дю до­го­ла, выт­ря­хи­вая сла­дости из его кар­ма­нов.

 Ар­шак за­ни­мал­ся конт­ра­бан­дой: из со­сед­ней Пер­сии он при­во­зил слад­кий бе­лый изюм. Из не­го по­лу­чал­ся ка­чест­вен­ный спирт, ко­то­рый брат мое­го пра­де­да про­да­вал скуп­щи­кам из Тур­ции. Ар­шак был убит на гра­ни­це в пе­рест­рел­ке во вре­мя оче­ред­ной ноч­ной вы­лаз­ки. Его мо­ло­дая суп­ру­га и единст­вен­ная дочь, ре­шив­шие бе­жать с семьей ла­воч­ни­ка, по­гиб­нут, не ус­пев пе­рей­ти гра­ни­цу.

 

ОГОНЬ

 

Воск во­дой сте­кает вниз.

Я смот­рю на нед­виж­ное пла­мя. Я мо­гу до не­го дот­ро­нуть­ся. Его не пой­мать. Ры­жий огонь иг­ри­во лас­кает мои паль­цы.

Я знаю те­бя, Солн­цео­кий, рож­ден­ный из недр Зем­ли, из баг­ро­во­го Мо­ря.

Я пою те­бя, Ог­нев­ла­сый! Как пе­ли гу­са­ны Гох­та­на под ли­ры, ког­да алое Солн­це, скры­ваясь от Ма­те­рей но­чи, за­ка­ты­ва­лось за мир.

Не смот­ри на нед­виж­ное пла­мя. От­ве­ди гла­за. Они те­бя уви­дят. Они те­бя уз­нают. Уз­нают пла­мя в те­бе, как уз­на­ва­ли сот­ни ты­сяч раз в тех, преж­них, та­ких же, как ты!

 

 Те­ле­ги бы­ли наг­ру­же­ны, ору­жие на­деж­но спря­та­но меж­ду де­ре­вян­ны­ми пе­рек­ла­ди­на­ми, а дом, чистый и оп­рят­ный, был за­перт. Лю­ди ухо­ди­ли в ночь.

 Предстоял пе­ре­ход че­рез ре­ку Аракс, ко­то­рая пос­ле снеж­ной зи­мы выш­ла из своих бе­ре­гов. От­ряд ту­рок, неотступ­но сле­до­вав­ших за бе­жен­ца­ми, выст­роил­ся в ряд вдоль ре­ки и отк­рыл огонь. Что­бы от­бить­ся от вра­га, муж­чи­ны ор­га­ни­зо­ва­ли обо­ро­ну, тем са­мым прик­ры­вая жен­щин и де­тей, мно­гие из ко­то­рых по­гиб­ли в стре­ми­тель­ных по­то­ках ре­ки. По­ло­ви­на обо­ро­няв­ших бы­ла взя­та в плен. Спас­шие­ся расс­ка­за­ли, что пер­вым был убит ру­ко­во­ди­тель обо­ро­ны: тур­ки раз­ве­ли костер и рас­ка­лен­ны­ми но­жа­ми вы­ре­за­ли на ко­же плен­но­го кар­ма­ны, за­тем его раз­ру­би­ли на кус­ки и бро­си­ли в огонь.

Путь в Эри­вань ле­жал че­рез го­род Эч­миад­зин, наз­ван­ный так в честь Еди­но­род­но­го. Жи­те­ли го­ро­да вы­хо­ди­ли из до­мов, что­бы пос­мот­реть на бе­жен­цев: обо­рван­ные и исто­щен­ные, они шли нес­кон­чае­мым по­то­ком; из-за скуд­но­го пи­та­ния у мно­гих вы­па­ли зу­бы и во­ло­сы, у кор­мя­щих ма­те­рей про­па­ло мо­ло­ко, поэ­то­му у мла­ден­цев, остав­ших­ся в жи­вых, бы­ли взду­тые, как пу­зырь, жи­во­ты и су­хие ру­ки и но­ги. Од­ни вы­но­си­ли им еду и одеж­ду, дру­гие приг­ла­ша­ли в дом, третьи про­во­жа­ли взгля­дом лю­дей, ко­то­рые шли и шли, под­ни­мая жел­тую пыль с до­рог.

 Ког­да семья из трид­ца­ти че­ты­рех че­ло­век про­хо­ди­ла по глав­ной го­родс­кой ули­це, ле­жав­ший на те­ле­ге боль­ной один­над­ца­ти­лет­ний маль­чик за­ме­тил, как один из зе­вак, схва­тив за ши­во­рот их яг­нен­ка, скрыл­ся за во­ро­та­ми. Маль­чик бы­ло уже под­нял шум, как ус­лы­шал: “Анд­ра­ник, за­пом­ни эти во­ро­та”. Ночью маль­чи­ка раз­бу­ди­ли стар­ший брат и один из зятьев и ве­ле­ли не шу­меть. Ока­зав­шись на цент­раль­ной ули­це, ре­бе­нок ука­зал на дом, где жил вор. Муж­чи­ны пе­ре­лез­ли че­рез во­ро­та, а маль­чик остал­ся ждать на дру­гом кон­це ули­цы. Че­рез чет­верть ча­са брат и зять вер­ну­лись. У пер­во­го под мыш­кой был яг­не­нок, а у вто­ро­го на ука­за­тель­ном паль­це кра­со­ва­лось коль­цо с ры­же-крас­ным кам­нем.

 При­быв в Эри­вань, лю­ди рас­по­ло­жи­лись под отк­ры­тым не­бом во дво­ре церк­ви Сурб Сар­кис. Ве­сен­ний го­род ох­ва­ти­ли эпи­де­мии сып­но­го ти­фа и хо­ле­ры, по ули­цам разъез­жа­ли те­ле­ги и со­би­ра­ли тру­пы, чис­ло ко­то­рых уве­ли­чи­ва­лось со­раз­мер­но с не­прек­ра­щаю­щим­ся при­то­ком бе­жен­цев. Мерт­вых лю­дей, про­шед­ших сквозь огонь и во­ду, от­во­зи­ли на ок­раи­ну го­ро­да и сжи­га­ли в кост­рах, тра­вив­ших воз­дух чер­ным ды­мом.

 

ВОЗВ­РА­ЩЕ­НИЕ

 

Вдоль теп­лых за­коп­те­лых стен си­дят де­ти. Воз­дух ки­пит, по­это­му боль­но ды­шать.

На чер­ном стоп­тан­ном по­лу вок­руг крас­но­го жер­ла си­дят боль­шие жен­щи­ны. Се­рые во­ло­сы, соб­ран­ные в ту­гие уз­лы, об­мо­та­ны бе­лы­ми ко­сын­ка­ми. Их ка­мен­ные ли­ца, пок­ры­тые нед­виж­ны­ми мор­щи­на­ми, блестят от по­та. Быст­рые ру­ки, ис­пач­кан­ные му­кой, рас­ка­ты­вают лип­кие ша­ры из теста в тон­кие по­лот­на, на­тя­ги­вают их на ту­гие по­душ­ки, и быст­рым дви­же­нием, све­сив­шись над пы­лаю­щим кру­гом - кла­няясь Солн­цу, жен­щи­ны на­леп­ляют тесто на рас­ка­лен­ные стен­ки жер­ла. Под­ни­мает­ся бе­лая пыль и, вспых­нув алы­ми ис­кра­ми, сон­ная, опус­кает­ся в ог­нен­ную ды­ру - к нед­рам зем­ли.

Бе­лые по­лот­на пу­зы­рят­ся, ме­няют цвет и ста­но­вят­ся хле­бом. Же­лез­ным крю­ком жен­щи­ны достают из жер­ла ис­пе­чен­ные ле­пеш­ки и скла­ды­вают в стоп­ку на бе­лос­неж­ной просты­не. Жар­ко. Пах­нет Ми­ром.

На чер­ных сте­нах в неисто­вом тан­це - пос­лед­нем тан­це - из­ви­вают­ся те­ни, пу­гая де­тей.

Боль­шие жен­щи­ны цве­та зем­ли, ос­ве­щае­мые жел­тым пла­ме­нем, за­пе­вают на­род­ные пес­ни, за­го­ва­ри­вая огонь, зак­ли­ная те­ни, усып­ляя де­тей...

 

 Вес­ной 1919 го­да, че­рез ме­сяц ок­ку­па­ции анг­лийс­ки­ми вой­ска­ми Карс пе­ре­шел Пер­вой Рес­пуб­ли­ке Ар­ме­ния. Лю­ди сно­ва пусти­лись в до­ро­гу. До­ро­гу до­мой.

 С за­ко­на­ми ми­роз­да­ния нуж­но ми­рить­ся. Нель­зя расс­чи­тать из­мен­чи­вую ско­рость вре­ме­ни или выя­вить за­ви­си­мость меж­ду слу­чай­ностью со­бы­тий и лег­костью их сов­па­де­ний. Для это­го у че­ло­ве­чес­ко­го ума слиш­ком боль­шая пог­реш­ность. Пер­вым уй­дет По­ни­ма­ние, ибо там, где нет зна­ний, оно слеп­нет, и оста­нет­ся Ве­ра. Каж­дый день ум­но­жая страх на бес­си­лие, ду­ша за­бо­леет не­на­вистью, ко­то­рая, пи­таясь болью и бе­зу­мием, бу­дет расти, не остав­ляя места для Ве­ры.

И толь­ко На­деж­да, ко­то­рая во все вре­ме­на ужи­ва­лась с не­ду­га­ми че­ло­ве­чес­ких душ, оста­нет­ся.

 Лю­ди ухо­ди­ли, что­бы вер­нуть­ся. Остав­ляя дом, они за­ка­пы­ва­ли меш­ки с пше­ни­цей и яч­ме­нем, ко­то­рые тур­ки на­хо­ди­ли, про­ты­кая твер­дую зем­лю шты­ка­ми. Иные, пе­ред тем как за­сы­пать меш­ки зем­лей, прик­ры­ва­ли их де­ре­вян­ны­ми дос­ка­ми. Впро­чем, и эта по­пыт­ка пе­ре­хит­рить вра­га бы­ла бе­зус­пеш­ной: тур­ки пус­ка­ли во­ду на вы­су­шен­ную жар­ким солн­цем зем­лю, и дре­ве­си­на, впи­тав вла­гу, на­бу­ха­ла; поч­ва под­ни­ма­лась и вы­да­ва­ла тай­ни­ки.

 Те, кто не умер от ма­ля­рии, бу­ше­вав­шей в Ара­ратс­кой до­ли­не, и вы­жил в без­вод­ных пусты­нях, бы­ли об­ре­че­ны на го­лод­ную смерть на ро­ди­не.

 Лю­ди об­ме­ни­ва­ли зо­ло­то и дра­го­цен­ности на му­ку и охо­ти­лись на дичь, но еды хва­та­ло толь­ко на де­тей. Взрос­лые го­ло­да­ли.

 Млад­ший пле­мян­ник мое­го прап­ра­де­да был дру­жен с од­ним из курдс­ких пасту­хов. Тот, уз­нав о возв­ра­ще­нии ар­мянс­ких се­мей, ре­шил на­вестить свое­го дру­га. При встре­че с гостем не­ког­да здо­ро­вый и креп­кий муж­чи­на не смог ни встать, ни по­дать ру­ки. По­ра­жен­ный уви­ден­ным, пастух заб­рал дру­га к се­бе. При­ве­дя обес­си­лен­но­го муж­чи­ну в дом, он ве­лел за­ре­зать яг­нен­ка, ис­печь хлеб и уха­жи­вать за ар­мя­ни­ном, как за бли­жай­шим родст­вен­ни­ком.

 Че­рез три дня пастух при­вез мерт­во­го дру­га об­рат­но. До­сы­та наев­шись жир­но­го мя­са и све­же­го хле­ба, го­ло­дав­ший бо­лее не­де­ли скон­чал­ся, кор­чась от бо­ли, в страш­ных му­ках.

 

НА­НА

 

Язык мой - ви­но и мед на вкус. От сла­дости пер­шит в гор­ле, поэ­то­му ղ, „*. От терп­кости сво­дит ску­лы, поэ­то­му ձ, ճ, ջ, ծ. Вам не вы­го­во­рить. Вам остает­ся толь­ко удив­лять­ся.

Язык мой - мо­лит­ва из трид­ца­ти шести букв.

Язык мой - пес­ня. Пес­ня на­ча­ла.

Че­рез сто лет я за­бу­ду все язы­ки, и этот - стро­гий и не мой, ко­то­рый пред­по­чи­таю род­но­му, - то­же. Оста­нут­ся толь­ко ղ, ձ, ճ, ջ, ծ.

Пусть за это ме­ня не на­ка­жут.

 

Знаю­щие лю­ди расс­ка­зы­вают, что прап­ра­ба­буш­ка Нана’ бы­ла жен­щи­ной стро­гих нра­вов. В при­сутст­вии муж­чин Нана’ ни­ког­да не ела и не ве­ла раз­го­во­ров, но­си­ла тра­ди­цион­ный восточ­но-ар­мянс­кий го­лов­ной убор: пок­ры­ва­ла го­ло­ву чер­ной тканью, под нее по­вя­зы­ва­ла на лоб бе­лую кру­жев­ную лен­ту, ко­то­рую бо­га­тые ар­мян­ки ук­ра­ша­ли зо­ло­ты­ми и се­реб­ря­ны­ми мо­не­та­ми. Под­бо­ро­док и рот ба­буш­ка то­же прик­ры­ва­ла бе­лым плат­ком.

 По ве­че­рам к ней при­хо­ди­ла ста­рая кур­дян­ка. Они са­ди­лись у по­ро­га до­ма на прог­ре­тую жел­тым солн­цем пло­щад­ку и ню­ха­ли ту­рец­кий та­бак, ко­то­рый раз в год при­во­зи­ли гостье ко­чую­щие родст­вен­ни­ки.

 На пос­лед­нем - де­вя­носто третьем - го­ду своей жиз­ни Нана’ ста­ла ухо­дить. В тем­но­те свое­го соз­на­ния она те­ря­ла име­на и, пы­таясь най­ти пра­виль­ное, пе­ре­чис­ля­ла всех родст­вен­ни­ков до седь­мо­го ко­ле­на. Дав­но не ду­ман­ные мыс­ли сме­ша­лись с со­бы­тия­ми прош­ло­го, а ста­рые сны, вы­пол­зая из тем­ных уг­лов под­соз­на­ния, оку­та­ли ум и па­мять, слов­но пау­ти­ной, вол­шебст­вом и стра­хом. В по­пыт­ке пой­мать нуж­ное вос­по­ми­на­ние, Нана’ хва­та­лась за его зо­ло­тую нить и вы­тас­ки­ва­ла на свет не од­но, а це­лый во­рох пыль­ных и рва­ных исто­рий, пе­ре­ме­шав­ших­ся и слип­ших­ся меж­ду со­бой в бес­по­ряд­ке.

 Ба­буш­ка все глуб­же пог­ру­жа­лась в безд­ну соз­на­ния, ко­то­рое, не пос­пе­вая за вре­ме­нем, от­вер­ну­лось от бу­ду­ще­го и возв­ра­ща­лось по зна­ко­мым пу­тям к на­ча­лу.

Нана’ ви­де­ла дав­но ушед­ших лю­дей, и Нана’ бы­ло груст­но.

Нана’ бы­ло страш­но: ей все вре­мя ка­за­лось, что при­дут тур­ки.

 

КО­НЕЦ

 

У нас оста­лось од­но озе­ро. Озе­ро, об­рам­лен­ное коль­ца­ми бы­ло­го пол­но­водья. Озе­ро - глаз Зем­ли и зер­ка­ло не­ба. Зна­чит, не­бо - ду­ша Зем­ли. На не­бе Бог есть. Зна­чит, в ду­ше Бог есть.

Мы низ­ко­рос­лы. Что­бы быть бли­же к Зем­ле.

 

 В ав­густе 1920 го­да во фран­цузс­ком го­ро­де Сев­ре был под­пи­сан од­нои­мен­ный до­го­вор, по ко­то­ро­му Ос­манс­кая им­пе­рия, приз­нав не­за­ви­си­мость ар­мянс­ко­го го­су­дарст­ва, от­ка­зы­ва­лась от прав на возв­ра­щен­ные тер­ри­то­рии и обя­зы­ва­лась вып­ла­тить рес­пуб­ли­ке де­вят­над­цать мил­лиар­дов зо­ло­тых фран­ков.

 Осенью Тур­ция, под­дер­жи­вае­мая боль­ше­вистс­ким пра­ви­тельст­вом, от­ка­жет­ся ра­ти­фи­ци­ро­вать до­го­вор и предп­ри­мет но­вое наступ­ле­ние на Ар­ме­нию, уст­роив в Кар­се оче­ред­ную кро­ва­вую бой­ню. Под дав­ле­нием Со­ветс­кой Рос­сии Ар­ме­ния под­пи­шет “до­го­вор о друж­бе и братст­ве”, и го­род бу­дет пе­ре­дан Тур­ции.

 

ПОС­ЛЕС­ЛО­ВИЕ

 

 

 Ар­мянс­кие семьи, ус­пев­шие оста­вить Карс до наступ­ле­ния ке­ма­листс­кой ар­мии, обос­но­ва­лись в се­ле Пир­ма­лак (теперь оно называется Татул) близ гра­ни­цы с Тур­цией. Не­да­ле­ко от се­ла рас­по­ло­же­на го­ра Ар­тин, чер­ная от рос­сы­пей об­си­диа­на. С ее вер­ши­ны вид­ны зем­ли, на ко­то­рых те­перь жи­вут дру­гие, го­во­рят на дру­гих язы­ках, мо­лят­ся дру­гим бо­гам и не пом­нят тех, кто жил тут рань­ше; место, где бур­ная Ар­па, бе­ру­щая свое на­ча­ло в гор­ных источ­ни­ках Зан­ге­зу­ра и Вар­де­ни­са, впа­дает в Аракс; зем­ли, где ког­да-то был Дом.

?>

• Теги
Анна Кочарян
дебют
проза
2015-2