Перевела Анаит Хармандарян
После весенних дождей река разливалась и приносила с собой рыжий ил с гор. Потом на краю ущелья показывалось солнце, вода убывала, отступала, на берегу реки оставался лишь толстый слой ила, да и тот постепенно высыхал, трескался, крошился и обращался в пыль. Теплая, мягкая пыль лучше песка... Купаешься в теплых водах реки, а пыль щекочет тело, ласкает, клонит в сон... Потом мать зовет с края ущелья:
- Артак, Артак, негодник, иди домой...
***
Агвановская Эгин сказала, что любит меня.
- Это как? - удивился я.
- Это так, чтобы я и ты стали мужем и женой.
А вот это мне не так уж и интересно было - мы уже много раз играли в мужа и жену. Но Эгин заявила, что это совсем другие муж и жена. Она остановила меня под утесом, закинула руку за шею и сказала:
- Ну-ка, поцелуй меня.
Я поцеловал ее в щеку.
- Нет, в губы...
Поцеловал в губы.
- Значит, так, больше ты ни на ком не можешь жениться.
- Не женюсь.
- Если скажу - побей Сопо, побьешь.
- Хорошо.
- А если Воскан меня побьет, ты должен меня защитить.
- Хорошо, - сказал я, твердо зная, что побить Воскана мне все равно не удастся.
- Ну, теперь все, мы стали мужем и женой.
Стали... Но этот день для меня ничем не отличался от других: та же рыжая, мягкая пыль, в которой валялись Сопо и Эгин, а я принес в шапке воды, смочил пыль под утесом и строил из грязи дворцы для меня и Эгин...
Воскан и другие парни еще не пришли, а мать еще не позвала меня с края ущелья:
- Артак, Артак, негодник, иди домой...
Я строил дворцы, не догадываясь, почему Сопо, которая была всего на два года старше нас, купаясь в реке, не раздевалась догола. А между тем Сопо знала много чего такого, чего мы с Эгин не знали, и иногда фыркала:
- Чтоб вам пропасть... муж и жена... Подумаешь, муж и жена... когда вырасту, у меня любовник будет, вот...
Эгин возразила:
- Муж и жена и любовник - это одно и то же.
- Дура, что ты понимаешь!
- А ты откуда знаешь?
- Как это откуда? - с важностью ответила Сопо. - Вот у меня отца нет, а гаспаровский Рубен - любовник моей матери.
Мы немного удивились, но против такого серьезного аргумента возразить не могли, а Сопо, воодушевившись, сразила нас наповал, победосно добавив:
- Вся деревня знает.
Эгин в шутливом проклятье растопырила пальцы - чтоб тебе провалиться, и засмеялась. Сопо тоже засмеялась и дернула Эгин за волосы. Они стали барахтаться в пыли, а я следил, чтобы Сопо не побила Эгин... Сопо ухватилась за висевшую на шее у Эгин нитку бус.
- Ой, оборвешь! - испугалась Эгин.
И нить в самом деле оборвалась. Черные мелкие бусинки рассыпались и утонули в пыли. Обе окаменели. Сопо заплакала раньше, чем я побил бы ее...
Бусы пропали, пропали в тот самый день, который должен был стать таким значительным и праздничным для меня и Эгин...
По тропе спускался в ущелье Воскан. С края ущелья мать сердито звала меня:
- Негодник, ты что, не слышишь, несчастный теленок подыхает дома с голоду, а ты...
Я ушел.
На тропе мы столкнулись лицом к лицу.
- Куда направился? - с насмешкой спросил Воскан.
- Да так, - ответил я мрачно.
А на берегу реки в голос рыдали еще Эгин и Сопо...
...Не знаю, почему я вспомнил эту историю. Ведь уже прошли долгие, долгие годы, бусы Эгин безвозвратно канули в пыль на берегу реки...
Воскан тогда на всякий случай побил меня - Сопо рассказала ему, что я и Эгин опять играли в мужа и жену.
***
Снова пришли весенние солнечные дни,
...Любимая, свой узорный наряд надела ты...
Над прогалиной звучит грустная, обожженная песня. Воскан приехал, чтобы забрать собранный виноград. Колхозники нагружают его грузовую машину, а он прислонился к виноградной шпалере, черным липким картузом прикрыл от солнца глаза и со странной грустью в уголках губ поет:
...Любимая, свой узорный наряд надела ты...
Немного раньше, соскучившись, Воскан поцеловал меня и крепко-накрепко наказал, чтобы в память о былой дружбе я пришел вечером на «хлеб-соль». Я пообещал. Встреча с Восканом уже не опасна, Воскан уже не побьет меня, как в тот день, когды мы с Эгин играли в мужа и жену и в пыли на берегу реки я строил дворцы для себя и для нее. Нет, не побьет. Времена изменились, и моя бедная мама уже не зовет с края ущелья:
- Артак, Артак, негодник, иди домой...
Сопо уже не хвастается, что заведет любовника, Эгин не барахтается голышом в рыжей пыли на берегу реки и не играет со мной в мужа и жену, а Воскан уже не тот прежний драчун Воскан, наоборот. Я не вижу его глаз, но в уголках губ затаилась грусть...
А с его стороны вовсе и не игра была. Даже в те времена, когда мы были еще детьми восьми-десяти лет и сладкие яблоки и сушеный виноград были для нас лакомством, затевая вечные драки со мной и другими ребятами, он еще и любил, любил агвановскую Эгин. Эгин еще играла со мной в мужа и жену, Эгин еще валялась голышом в пыли на берегу реки, Эгин еще рассыпала бусы и голосила из-за них на все ущелье, но Воскан любил ее.
Сад прилегал к саду, фасолевые грядки - к фасолевым грядкам. Мать Эгин и мать Воскана, стоя рядом, пропалывали грядки с фасолью, Воскан любил Эгин.
Воскану было четырнадцать лет, а Эгин и четырнадцати не было, но вся деревня уже знала, что крденовский Воскан любит агвановскую Эгин. Подростки с тайной завистью и не без страха взирали на «отбившегося от рук» Воскана, а агвановский Мисак каждый вечер говорил Эгин:
- Слушай, сестренка, если этот мальчишка вздумает тебя обижать, ты только скажи, я ему уши оборву...
Но «этот мальчишка» ее не обижал. Ему было вполне достаточно того, что он, как и прежде, мог поколотить любого парня, сорвать первый осенний виноград, чтобы тайком вложить гроздь в ладошку Эгин... В наших краях рано влюбляются и крепко любят с первых дней юности. И хотя в наших краях никто не читает рыцарских романов, но по старой, старой привычке влюбленные юноши становятся рыцарями. И ничего хорошего в этом нет. Это означает лишь, что влюбленный юноша по поводу и без повода бьет всех подряд, достает из-под полурастаявшего снега первый подснежник, чтобы отправить любимой девушке, и вообще становится ангелом-хранителем... И «взрывной» Воскан тоже стал возле Эгин ангелом-хранителем.
До шестнадцати лет жили рядом, а встречались лишь несколько раз. Я это хорошо знал, потому что в эти годы Эгин больше не играла со мной в мужа и жену, я не видел в ней всего того, что видел Воскан, и я был «верен» Воскану. Я передавал Эгин красные яблоки, и Эгин без слов понимала, чье сердце было в них вложено.
Одну из этих редких встреч устроила Сопо. Сопо рано вышла замуж, и у нее никогда не было любовника. Сопо вышла замуж за моего брата и в честь рождения своего первенца пригласила к нам и Эгин, и Воскана. Что было потом, не знаю, все как-то незаметно исчезли из комнаты, остались я, Воскан и Эгин... Потом Сопо долгое время шпыняла меня:
- Вот балбес, неужели не сообразил?
Нет, не сообразил, что нужно и мне выйти из комнаты.
Эгин мяла в руке платочек, Воскан стоял красный, молчал, а я думал: «Ну скажи же...»
Не сказал ничего. Постоял, постоял и вдруг вышел из комнаты, пробормотав:
- Пойду разведу огонь для шашлыка.
Не сказал ничего.
Но зря Сопо обижалась, Воскан и Эгин и без слов все друг другу сказали, и когда я вышел, радости Воскана не было предела, и впервые в жизни я услышал от него ласковые слова:
- Брат мой, умереть мне за твою такую, такую, ну, такую душу...
- Брось, - отрезал я.
А он повис у меня на шее:
- Ведь видел же...
Сказали. Получается, что и сказали, и услышали....
Зря Сопо меня корила.
***
Он и раньше был слабым, худеньким, часто простужался, болел, потому и прозвали его «Насморк Амо». Когда мы окончили сельскую среднюю школу - как раз в год начала войны, выяснилось, что у Насморка Амо слабые легкие. Правда, мелконовская бабка утверждала, что Амо напился табачного отвара, чтобы увильнуть от фронта, но это такое дело, что никому не под силу проверить, а врачи, между прочим, выдали Амо такие медицинские бумаги, что, по свидетельству той же мелконовской бабки, «швырни на камень - и тот треснет».
Одним словом, Амо был провожающим, мы - уезжающими.
Дошли до околицы. Зурначи Барсег всю дорогу завывал, брат мой «по-мужски» поцеловал Сопо и годовалого сына, пряча слезы, чтобы пролить их в вагоне. Я, по правде говоря, расплакался, Воскан пожал руку Эгин и, отозвав в сторону Амо, сказал:
- Амо джан, ты знаешь...
Амо посуровел, положил руку на грудь и взволнованно ответил:
- Будь спокоен, Воскан джан.
Мы уехали.
...В первый же месяц войны я был тяжело ранен и вернулся. На второй год войны на Воскана пришла «черная бумага». Но некому было отнести «черную бумагу» домой и омыть слезами. Мать умерла несколько месяцев назад, и, по мнению мелконовской бабки, это даже было хорошо.
- Хоть эта боль, за сына, обошла ее, - повторяла она, когда вместе с соседскими старухами «уточняла» список пропавших без вести сельских парней.
Эгин не пошла в канцелярию сельсовета за «черной бумагой» Воскана, не пошла, и все - это не было принято; по мнению агвановского Мисака: «Да у них там ничего и не было, бросьте...»
«Черную бумагу» принесла Сопо. И только я и Сопо знаем, где плакала Эгин, как рыдала, читая две напечатанные на бланке строчки... И что за дело было до этого агвановскому Мисаку, если он считал, что: «Там ничего и не было, бросьте...»
...Катились горькие дни и месяцы войны. Трудно было на фронте, в тылу тоже было нелегко, и может, именно по этой причине Насморк Амо забыл про болезнь. Он вместе с немногими оставшимися в деревне молодыми мужчинами, женщинами и стариками «надрывался с утра до вечера», как утверждала та же самая мелконовская бабка, забыв прежние сплетни. Трудился Амо до седьмого пота, долгое время даже одежды не снимал, засыпая на влажных прогалинах меж колхозных полей...
Колхозное хозяйство работало как бесперебойная машина, и только слепой мог не увидеть, что центральным винтом этой машины был Насморк Амо, или, как его уже называли, марановский Амаяк, председатель колхоза.
Катились горькие дни и месяцы войны. Деревня притихла, стала словно единым сердцем, а бедная Эгин каждый вечер приходила к моей невестке Сопо и, прижав к груди бланк с напечатанными строками, плакала.
Верила ли Эгин свидетельству о смерти Воскана, или какой-то внутренний голос еще убеждал ее в обратном, не знаю... Но и моря, капля за каплей, высыхают... Слезы постепенно высохли. Эгин утихла, успокоилась, подобно глубокому озеру... А когда вернулся с фронта Гарник и втайне от нее рассказал где-то, что он сам, собственными руками похоронил крденовского Воскана, Эгин в последний раз поплакала вместе с Сопо и ушла...
«Черная бумага» Воскана так и осталась в сундуке у Сопо.
***
Проходили горячие дни и месяцы победной войны. Был Сталинград. Люди вздохнули, в мягкой пыли на берегу реки снова зазвучал детский смех. Как бы глубока ни была рана, она затягивается, иначе нельзя, иначе матери обязательно умирали бы после смерти сыновей... Страна со стоном залечивала раны. Марановский Амаяк и агвановская Эгин были среди врачевателей...
Кто сказал, что Эгин навеки забыла Воскана? Это неправда. Но когда в центральной газете напечатали портреты сельских передовиков и среди них все село узнало звеньевую Эгине Агванян, Эгин уже улыбалась. Нет, она не просто улыбалась, а полнозвучно смеялась, во всю силу легких, и никто не видел в этом греха, никто, даже я и Сопо.
Проходили горячие дни и месяцы победной войны, страна со стоном залечивала свои раны. Люди уже замечали в садах ярких молодых девушек, ровесники мелконовской бабки уже задумывали сговоры:
- Вот Тигран мой, с божьей помощью, приедет, дочь Србуи, Айкуш, в дом приведем...
***
Свадьбы у нас играют осенью, но свадьба Амаяка, сына Марана, и агвановской Эгин состоялась в мае, на следующий день после окончания войны. Вся деревня пировала на приусадебном участке Марана. Я и Сопо тоже были приглашены. Сопо в эти дни была очень веселой, война уже закончилась, а брат мой возвращался целым и невредимым... И разве Сопо могла пойти на свадьбу Эгин без хончи[1]
? Чего только не было в этой хонче! Ведь даже в войну наша Араратская долина оставалась хлебосольной. У нас для дорогого человека бережливая хозяйка даже орлиное молоко достанет, а Эгин и Амо были для меня и Сопо дорогими людьми, пусть Амо и не был Восканом, как долго мечтала Эгин и как хотелось бы нам - мне и Сопо.
***
В первый послевоенный год люди считали, сколько молодых не вернулись. На второй год считали полученные деревенскими ребятами ордена и с горечью говорили:
- Воскеваз и то одного героя дал...
На третий год старухи считали уже птенцов у наседок, молодые - родившихся после войны детей.
- Мелконовский Тико и дочь Србуи, Айкануш - ударники, у них уже трое.
На четвертый год у Эгин родился ребенок, сын. Еще до его рождения Амо и Эгин твердо решили, что назовут его Восканом.
... И именно в этот год откуда ни возьмись появился Воскан...
Стало ясно, что Гарнику просто понравилась его печальная ложь.
Вернулся.
Матери не было, дома не было, Эгин не было...
Пришел к Сопо, прочитал напечатанные на бланке строки, выслушал рассказ Сопо, помрачнел. Не заплакал, нет, для этого он был слишком опечален.
- В деревне полно чудесных девушек, - заметила Сопо.
Но он будто не слышал.
В наших краях рано влюбляются, крепко любят с первых дней юности. И хотя в наших краях никто не читает рыцарских романов, но по старой, старой привычке влюбленные парни становятся рыцарями...
***
Маленькому Воскану уже девять лет. Большой Воскан, встречаясь с Эгин, уже не краснеет. Эгин для него отныне «сестрица Эгин», и самое большое счастье для него - прокатить сына Эгин на своей грузовой машине.
Но до сих пор белье Воскана стирает жена моего брата Сопо.
...Сегодня я приехал из города в деревню. Приехал по приглашению Сопо, она прислала письмо:
«Я нашла для Воскана такую прекрасную девушку, что ни в сказке сказать, ни пером описать, глядеть не наглядеться...»
Я приехал, чтобы уговорить Воскана, даже вспомнил по дороге строку Дживани: «Чужая обитель твоей обителью не станет...»
Приехал, чтобы его уговорить.
На прогалине колхозники складывают только что сорванный виноград - Воскан приехал за урожаем. Колхозники нагружают машину, а он прислонился к виноградной шпалере, закрыл липким картузом глаза и со странной грустью в уголках губ поет:
...Снова пришли солнечные весенние дни,
Любимая, свой узорный наряд надела ты...
Вечером я, очень серьезно настроенный, пойду и сяду напротив Воскана, продекламирую - со значением - строку из Дживани: «Чужая обитель твоей обителью не станет...»
Но... Кто знает...
В наших краях рано влюбляются, крепко любят, и любят навсегда.
Ханча – корзинка или большой узел со свадебными подарками.
?>
